Улыбайтесь - это всех раздражает!
Синее токийское небо, жаркие дни, плавленный воздух. Синее токийское небо, пронзительный холодный ветер, облачка пара от дыхания колышутся на уровне глаз, как клочья лондонского тумана. Даже когда дождь, когда гроза, когда небо затянуто грязно-белой паутиной - над всем этим, он знает, всегда нависает невозможно синее токийское небо.
Современный мегаполис в одночасье превращается в сказочный лабиринт, было бы желание ускользнуть от реальности. По улицам текут реки-прохожие, вывески и светофоры подмигивают болотными огоньками, ноги утопают в невидимой глине - продукт подступающего не безумия, нет, но безразличия. Джереми бредет-плывет по знакомым улицам, не узнавая привычных ориентиров, теряясь, выбредая на нужный путь и теряясь вновь, и не обращая ни на то, ни на другое, внимания. Он немного надеется потеряться, пересечь несуществующую черту и остаться в зазеркалье. Возможно, зазеркалье - единственная реальность, что имеет значение. Если в этом зазеркалье ему все еще есть, куда и к кому идти. Но увы, нет таких зеркал. Он пока не чувствует невесомого присутствия Лаэрса, это придет позже, заняв место первичных шока и отрицания. За плечом пока - звенящая пустота, черной дырой высасывающая из реальности звуки и краски. Мир кажется невозможным, гнетущим, чужим. Джереми знает, что мир в порядке, это он не в порядке. Но разницы-то... он останавливается и задирает голову, долго смотрит в синее токийское небо, будто у неба есть глаза. В этом сказочном лабиринте легко поверить, что у неба есть глаза, что небо видит все, читает бесконечный онгоинг людских историй, смеется над особо невозможными сплетениями судеб и охает неизбежным драмам. Безразличие на несколько секунд сменяется вспышкой ярости, но эмоции быстро вытекают сквозь сжатые пальцы - резервуар после предыдущих нескольких дней скорее пуст, чем полон. Он опускает взгляд и продолжает бессмысленное движение куда-то вперед. Реки-прохожие превращаются в моря, шум омывает его волнами, и он совсем уже не понимает, где он, и зачем. Внезапно в глаза светит яркий лимонно-желтый галстук - ах, нет, это фары светят, а галстук там просто рядом. Он замирает, успевает удивиться, порадоваться и совсем немного - испугаться, а потом плечо взрывается болью, он запинается, чудом удерживает равновесие во внезапном движении назад, а мимо проносится машина. Отвратительно скрипят тормоза, но она все едет и едет. Джереми провожает ее взглядом, пока она не останавливается в нескольких метрах.
- Даже не думай об этом.
Знакомый голос легко перекрывает шум толпы. Джереми вскидывается, резко оборачивается, ища глазами невозможное. Не находит, конечно. Хочется выть, но он шепчет, сдаваясь, потому что если это безумие, то привет безумию.
- Лаэрс?
- Гребаный англичанин, не смей умирать, и уж точно не из-за меня!
Голос шипит, голос полон горячей злости, но Джереми слушает, цепляется за возможность снова слышать. Он никому об этом не расскажет, конечно. Не будет слушать о психозах и нервных срывах.
- Живи долго. Живи счастливо. Живи!
- Я скучаю.
Голос замолкает, и молчание длится достаточно долго, чтоб он успел испугаться, что все.
- Лаэрс?
- Живи, Джереми. Я подожду.
Когда он впервые видит бесцветную тень Лаэрса, глаза у него не карие - невозможно, нечеловечески синие. Как токийское небо.
Современный мегаполис в одночасье превращается в сказочный лабиринт, было бы желание ускользнуть от реальности. По улицам текут реки-прохожие, вывески и светофоры подмигивают болотными огоньками, ноги утопают в невидимой глине - продукт подступающего не безумия, нет, но безразличия. Джереми бредет-плывет по знакомым улицам, не узнавая привычных ориентиров, теряясь, выбредая на нужный путь и теряясь вновь, и не обращая ни на то, ни на другое, внимания. Он немного надеется потеряться, пересечь несуществующую черту и остаться в зазеркалье. Возможно, зазеркалье - единственная реальность, что имеет значение. Если в этом зазеркалье ему все еще есть, куда и к кому идти. Но увы, нет таких зеркал. Он пока не чувствует невесомого присутствия Лаэрса, это придет позже, заняв место первичных шока и отрицания. За плечом пока - звенящая пустота, черной дырой высасывающая из реальности звуки и краски. Мир кажется невозможным, гнетущим, чужим. Джереми знает, что мир в порядке, это он не в порядке. Но разницы-то... он останавливается и задирает голову, долго смотрит в синее токийское небо, будто у неба есть глаза. В этом сказочном лабиринте легко поверить, что у неба есть глаза, что небо видит все, читает бесконечный онгоинг людских историй, смеется над особо невозможными сплетениями судеб и охает неизбежным драмам. Безразличие на несколько секунд сменяется вспышкой ярости, но эмоции быстро вытекают сквозь сжатые пальцы - резервуар после предыдущих нескольких дней скорее пуст, чем полон. Он опускает взгляд и продолжает бессмысленное движение куда-то вперед. Реки-прохожие превращаются в моря, шум омывает его волнами, и он совсем уже не понимает, где он, и зачем. Внезапно в глаза светит яркий лимонно-желтый галстук - ах, нет, это фары светят, а галстук там просто рядом. Он замирает, успевает удивиться, порадоваться и совсем немного - испугаться, а потом плечо взрывается болью, он запинается, чудом удерживает равновесие во внезапном движении назад, а мимо проносится машина. Отвратительно скрипят тормоза, но она все едет и едет. Джереми провожает ее взглядом, пока она не останавливается в нескольких метрах.
- Даже не думай об этом.
Знакомый голос легко перекрывает шум толпы. Джереми вскидывается, резко оборачивается, ища глазами невозможное. Не находит, конечно. Хочется выть, но он шепчет, сдаваясь, потому что если это безумие, то привет безумию.
- Лаэрс?
- Гребаный англичанин, не смей умирать, и уж точно не из-за меня!
Голос шипит, голос полон горячей злости, но Джереми слушает, цепляется за возможность снова слышать. Он никому об этом не расскажет, конечно. Не будет слушать о психозах и нервных срывах.
- Живи долго. Живи счастливо. Живи!
- Я скучаю.
Голос замолкает, и молчание длится достаточно долго, чтоб он успел испугаться, что все.
- Лаэрс?
- Живи, Джереми. Я подожду.
Когда он впервые видит бесцветную тень Лаэрса, глаза у него не карие - невозможно, нечеловечески синие. Как токийское небо.